EPILOGUE
1
I’ve come to know how faces fall away,
How out from under eyelashes, fear peeps
Like cuneiform carved on cruel pages,
How suffering emerges on the cheeks,
How black and ashen locks
Turn silver suddenly.
A smile withers on submissive lips,
And fear quavers in a dry laugh,
And I pray not for myself alone,
But for all who stood there with me,
In ferocious cold, in swelter of July,
Beneath a red and blinding wall.
2
Again the memorial hour draws near,
I see, I hear, I feel you all:
The one they scarcely led up to the window,
The one no longer treading native soil,
The one who, having shook her pretty head,
Said, “I come to this place like my home.”
One wants to mention them all by name,
But the list was taken down, to who knows where.
I’ve woven them an ample shroud
From their poor and overheard words.
I remember them always and everywhere,
Won’t forget them despite new misfortune,
And if my tormented mouth be suppressed,
The one by which a hundred million scream,
Let me likewise be memorialized
On the eve of my funeral day.
And if at some point in this nation
Some think to raise a monument to me,
I give my consent to this exultation,
But only on one condition: Don’t erect it
Near the seaside of my birth
(My final link to the sea is torn),
Nor near the sacred tree stump in Tsar Garden,
Where inconsolable shadows seek me out,
But here, where I stood three hundred hours
And no one unbolted the doors for me.
For even in the bliss of death I fear
To forget the rumble of the Black Marias,
To forget how the odious door would bang
And the old woman wail like a wounded beast.
From immobile, bronzen eyelashes,
Let melting snow stream like tears,
Let prison doves mourn in the distance,
And ships go quietly on the Neva.
c. 10 March 1940
Fountain House
ЭПИЛОГ
1
Узнала я, как опадают лица,
Как из-под век выглядывает страх,
Как клинописи жесткие страницы
Страдание выводит на щеках,
Как локоны из пепельных и черных
Серебряными делаются вдруг,
Улыбка вянет на губах покорных,
И в сухоньком смешке дрожит испуг.
И я молюсь не о себе одной,
А обо всех, кто там стоял со мною,
И в лютый холод, и в июльский зной,
Под красною ослепшею стеною.
2
Опять поминальный приблизился час.
Я вижу, я слышу, я чувствую вас:
И ту, что едва до окна довели,
И ту, что родимой не топчет земли,
И ту, что красивой тряхнув головой,
Сказала: “Сюда прихожу, как домой”.
Хотелось бы всех поименно назвать,
Да отняли список, и негде узнать.
Для них соткала я широкий покров
Из бедных, у них же подслушанных слов.
О них вспоминаю всегда и везде,
О них не забуду и в новой беде,
И если зажмут мой измученный рот,
Которым кричит стомильонный народ,
Пусть так же оне поминают меня
В канун моего погребального дня.
А если когда-нибудь в этой стране
Воздвигнуть задумают памятник мне,
Согласье на это даю торжество,
Но только с условьем: не ставить его
Ни около моря, где я родилась
(Последняя с морем разорвана связь),
Ни в царском саду у заветного пня,
Где тень безутешная ищет меня,
А здесь, где стояла я триста часов
И где для меня не открыли засов.
Затем, что и в смерти блаженной боюсь
Забыть громыхание черных марусь,
Забыть, как постылая хлопала дверь
И выла старуха, как раненый зверь.
И пусть с неподвижных и бронзовых век
Как слезы струится подтаявший снег,
И голубь тюремный пусть гулит вдали,
И тихо идут по Неве корабли.
Около 10 марта 1940
Фонтанный Дом
•
Genevieve Arlie, after years of bicoastal living, decided to split the difference and move to Iowa, where she studies literary translation.
Acmeist poet Anna Akhmatova (1889-1966) was one of the foremost figures of Russian Modernism, best known for her short lyric verse until her commemorative critique of Stalinist Terror, the cycle Requiem, was published to great acclaim after Stalin’s death in 1953.